5. В рубрике «Кино и фантастика» Мацей Паровский/Maciej Parowski в статье “Rzymska pieczeń/Римское жаркое” анализирует фильм режиссера Джули Теймор “Titus” (США, 1999) (стр. 57-59); он же в статье “Elżbietański, fantastyczny i żywy/Елизаветинский, фантастический и живой” разбирается с экранизациями пьес Шекспира (стр. 60), Марцин Шимуля/Marcin Szymula в статье “Problem w sam raz dla oldboyów/В самый раз проблема для олдбоев” бегло проходится по фильму режиссера Клинта Иствуда “Space Cowboys” (США, 1999) (стр. 61), а Иоанна Салямоньчик/Joanna Calamończyk в статье “Nie ma przebacz!” находит не слишком удачным пародийный фильм режиссеров братьев Уайенс “Scary Move”(США, 2000) (стр. 62-63).

6. В рубрике «Критики о фантастике» размещены два материала, посвященные памяти замечательного польского писателя Кшиштофа Боруня, умершего 31 мая 2000 года: статья близкого друга писателя Анджея Майхшака/Andrzej Majchrzak “Krzysztof Boruń –fantasta racjonalny/Кшиштоф Борунь – рациональный фантаст” (стр. 66-68) и воспоминания дочери Боруня Катажины Борунь-Ягодзиньской/Katarzyna Boruń-Jagodzińska “Ojciec/Отец” (стр. 68). Оба материала довольно широко использовались мною ранее -- при подготовке библиографического очерка о Боруне – см. тэг «Борунь К.» в этом блоге.

7. В подрубрике «Рецензии»:

Доминика Матерская/Dominika Materska знакомит читателей журнала с замечательной книгой – коллективной биографией группы оксфордских профессоров, увлекавшихся скандинавским фольклором, дискутировавшим о “Старшей Эдде” и “Кольце Нибелунгов” и, как бы ненароком, заложившим основы трех неслыханно важных жанровых направлений популярной литературы XX : фантастики для детей, религиозной фантастики и фэнтези – Хэмпфри Карпентер «Инклинги. Ч.С. Льюис, Дж. Р.Р. Толкин, Чарльз Уильямс и их друзья» (Humphrey Carpenter “Inklingowie. C.S. Lewis, J.R.R. Tolkin, Charles Williams i ich przyjaciele”. Tłum. Zbigniew A. Królicki. “Zysk I S-ka”, 2000);

Павел Островский/Paweł Ostrowski рассказывает много интересного о романе американской писательницы Мэри Дории Рассел «Божьи дети» (Mary Doria Russell “Dzieci Boga”. Tłum. Andrzej Polkowski. “Zysk I S-ka”, 2000. Серия “Kameleon”) – продолжении дебютного (и замеченного читателями и критикой) романа «Воробей»;

Гжегож Щепаняк/Grzegorz Szczepaniak анализирует состав антологии, посвященной Дж. Р.Р. Толкину, ”В дань королю” (“W hołdzie królowi. Opowieści poświęcone J.R.R. Tolkienowi”. Red. Martin H. Greenberg. Tłum. rózni. “Zysk I S-ka”, 1999), находя его удачным;

а Яцек Дукай/Jacek Dukaj видит в романе американской писательницы Кейт Эллиотт «Королевский дракон» (Kate Elliott “Królewski smok”. Tłum. Joanna Wyłyńska. “Zysk I S-ka”, 2000), не слишком выдающемся с литературной точки зрения, довольно редкого «зверя» -- Hard Fantasy (по аналогии с Hard SF): обычная, заезженная уже схема фэнтези -- тайны прошлого, пара юных героев, стремящихся выполнить нечто, им предназначенное, силы зла напирают с севера и т.п. Однако Эллиотт пускает все это в твердое русло истории, придающее рассказываемому флер мрачного реализма. Генеалогия благородных родов, правящих в стране, столь же запутанна, как и в средневековой Европе; династические войны столь же яростны и беспощадны; законы воистину феодальны (нет обязательного в фэнтези налета ментальности современного американца); взаимоотношения церковь-государство столь же сложны; религиозные споры столь же тонки, а ереси столь же чреваты последствиями (стр. 70-71).

Далее некто Obserwator бегло просматривает роман Джеймса Морроу «Вот так вот приходит конец света» (James Morrow “Tak oto kończy się świat”. Tłum. Marcin Wawrzyńczak. “Prószyński I S-ka”, 2000), называя его утонченной, гротескной и вместе с тем мрачной книжкой;

некто Anihilator находит, что роман-приквел Брайана Герберта (старшего сына Фрэнка) и Кевина Андерсона «Прелюдия к “Дюне”. Род Атрейдов» (Brian Herbert, Kevin J. Anderson «Preludium do “Diuny”. Ród Atrydów». Tłum. Ładysław Jarzyński. “Zysk I S-ka”, 2000), хоть и ниже уровнем, чем исходная «Дюна», четко выдержан в тех же реалиях и хорошо коррелирует с различными сюжетными линиями оригинального цикла;

некто Predator с интересом листает сборник произведений (два романа, около полутора десятка рассказов, интервью, реферат доклада на Евроконе) польского писателя Конрада Фиалковского "Homo divisus". (Adam Fialkowski. "Homo divisus. Biohazard. Adam, jeden z nas…”. “Książka i Wiedza”, 1999); «время от времени Фиалковский возрождается как феникс из пепла, публикуя книжку, составленную из двух романов и нескольких рассказов. Так и в этом сборнике: последний по хронологии рассказ датирован половиной 80-х годов. Остальные еще старше и все, к сожалению, изрядно устарели. Это технологическая фантастика a la ранний Зайдель, без каких-либо попыток отклонения. Эта проза возникла и существовала сама для себя, игнорируя гадкие влияния современности»;

некто Kunktator язвительно проходится по повести-фэнтези польской писательницы Ольги Яник «Магическое кольцо» (Olga Janik “Magiczny pierścień”. “Amber”, 2000. Серия “SF и Fantasy po polsku”);

а Малгожата Вечорек/Małgorzata Wieczorek рекомендует читателям журнала очередной том собрания рассказов американского писателя Орсона Скотта Карда «Хаос» (Orson Scott Card “Chaos”. Tłum. Piotr W. Cholewa. “Amber”, 1998. Серия “Mistrzowie SF i Fantasy”) (стр. 72).

8. В рубрике «Писатели о фантастике» Анджей Сапковский продолжает публиковать свой новый «бестиарий» “Stwory światła, mroku, półmroku I ciemności/Создания света, мрака, полумрака и тьмы”. В этом, шестом, фрагменте напечатаны статьи: “Hobbit”, “Inkuby i sukkuby”, “Jednorożec” (стр. 73). В биобиблиографии Сапковского на сайте ФАНТЛАБ эта его публикация не отражена, а датировка произведения произведена неверно (см. Stwory)

9. В рубрике «Наука и НФ» Тимотеуш Павловский/Tymoteusz Pawłowski в статье “Wojny i ogólna teoria wszystkiego/Войны и общая теория всего” оспаривает некоторые положения статьи Анджея Майхшака «Войны и теория хаоса» (“Nowa Fantastyka” № 7/2000) (стр. 74-75).

10. В рубрике «Felietony»:

Марек Орамус/Marek Oramus в статье “Tryumf walca/Триумф вальса” из цикла “Piąte piwo” подробно обсуждает модель развития человечества, изложенную в знаменитом романе Олдоса Хаксли «Новый великолепный мир» (Aldous Huxley “Nowy wspanialy świat”. Tłum. Bogdan Baran. “Muza”, 2000. Серия “Biblioteka bestsellerów”) (стр. 76);

а Лех Енчмык/Lech Jęczmyk в статье “Czekając na barbarzyńców/В ожидании варваров” из цикла «Новое Средневековье» размышляет над современным противостоянием «сильных мира сего» и «внутреннего пролетариата» (стр. 77).

11. В рубрике «На книжном рынке» Войтек Седенько в статье “Podręcznikowa wojna/Война учебников” объясняет, почему в сентябре оказалось на рынке так мало (10) книг НФ – бумага требовалась на учебники (стр. 79).

Пропущенный материал – воспоминания любителя научной фантастики, активного деятеля фэндома и затем известного книгоиздателя Марека Нововейского/Marek S. Nowowiejski о недавно умершем писателе, озаглавленные без излишних затей:

Как и большинство любителей фантастики, стартовавших в шестидесятых годах, я воспитывался на книгах Кшиштофа Боруня. Представьте себе десятилетнего пацана, любящего сказки и живо интересующегося палеонтологией, астрономией, биологией и т.п., и вдруг открывающего для себя фантастику – в антологии “Posłanie z piątej planet/Послание с пятой планеты” (1964) в моем случае.

А затем я обнаружил у себя дома романы “Zagubiona przyszłość/Загубленное будущее” (1954) и “Proxima/Проксима” (1956) Боруня и Трепки.

Вот это было пиршество! Фантастических книг издавали тогда очень мало. От отца я узнал, что существует и третий том – “Kosmiczni bracia/Космические братья” (1959). В библиотеке его, разумеется, не было. В книжной лавке не было тоже. Но в те годы мои родители много ездили по Польше, а я, конечно, путешествовал с ними – и лазил по книжным лавкам и букинистическим магазинам. И таким вот образом добился своего.

Я читал «Космических братьев», затаив дыхание. Такую научную фантастику я и сейчас люблю – полеты на другие планеты, контакты с иными цивилизациями, столкновения, вторжения, космическая археология – все это и составляло суть второго и третьего тома космической трилогии. Конечно, и первый том тоже был интересным, в нем содержались также некоторые политические аллюзии (их было больше, однако, в третьем томе). В те годы читатели НФ охотились и на такие вещи; авторы старались то-другое протащить сквозь цензуру.

Несколько позже я открыл и проглотил великолепный, хоть и горький и скептичный относительно мечтаний о новом прекрасном мире “Antyświat i inne opowiadania fantastyczno-naukowe/Антимир и другие фантастично-научные рассказы” 1960 года издания. К тому времени я не нашел только книгу о кибернетике “Tajemnice sztucznych zwierząt/Тайны искусственных животных” (1961).

Еще позже я разузнал, что Боруня есть еще две научно-фантастические повести, которые не издавались на польском языке, а были опубликованы за границей! “Ósmy krąg piekiel/Восьмой круг ада”, написанный около 1964 года, двумя годами позже появился в международной антологии НФ, изданной на русском языке,

а повесть “Próg nieśmiertelności/Грань бессмертия”, печаталась в отрывках в одной из польских газет, а потом (в 1967 году) тоже была издана на русском. Все это было неприятным и непонятным.

Позже, уже живя в Варшаве, я, благодаря свой деятельности в фэндоме, лично познакомился с Борунем – его часто приглашали на клубные встречи и заседания. И увидел очень милого и скромного человека, способного рассказать много интересного, особенно о кибернетике, чего и следовало ожидать от соавтора пионерского “Малого кибернетического словаря/Maly słownik cybernetyczny” (1973).

И я помню бунтарское мнение Боруня, высказанное им на ул. Кицкого, перед многочисленной студенческой аудиторией: «С кибернетической точки зрения такой организм, как ПНР, уже давно должен был развалиться». Вот тогда я и понял, почему “Próg nieśmiertelności” (1975) и “Ósmy krąg piekiel” (1978) с таким трудом шел к польскому читателю.

Принадлежность к Армии Краевой, бескомпромиссные взгляды на цензуру и партийную политику – публично высказываемые – были причиной осложнения властями жизни писателю. А мы ведь и не знали (об этом никогда официально не говорилось), что Борунь был членом экипажа легендарного повстанческого броневика “Kubuś”.

Приступив в 1983 году к работе в издательстве “Alfa”, я тут же подумал о пане Кшиштофе. В 1986 году у нас вышел его авторский сборник “Człowiek z mgły/Человек из мглы”,

укомплектованный рассказами, почерпнутыми из сборников “Antyświat”, “Toccata/Токката” (1978) и антологии “Gość z głębin/Пришелец из глубин” и дополненный совершенно новым рассказом “Tryton 703/Тритон 703”.

Рассказы перемежались диалогами, извлеченными из прозвучавшей ранее радиопостановки “Spór o fantastykę”. Книга имела огромный успех.

Из увлечения Кшиштофа Боруня психотроникой родились несколько книг: “Tajemnice parapsychologii/Тайны парапсихологии” (1973, в соавторстве со Стефаном Манчарским),

“Spór о duchy/Спор о духах”,

расширенная версия которой вышла из печати в двух томах: “W świecie zjaw i mediów: spór o duchy/В мире призраков и медиумов: спор о духах” (1996) и “Na krawędzi zaświatów: spór o duszę ciąg dalszy/На краю потусторонних миров: продолжение спора о духах” (1999).

Литературную презентацию проблематики внечувственных явлений, оккультизма, но также проницательную ироничную портретную характеристику лиц и общественных групп, занимающихся подобными практиками, Борунь дал в своем лучшем, по мнению знатоков, романе “Jasnowidzienia inżyniera Szarka/Ясновидения инженера Шарека” (1991).

В расчете на издательство “Alfa” писалась и следующая, почти законченная уже, научно-популярная книга о целителях, шарлатанах и сектах.

В феврале пан Борунь позвонил мне. Он перенес серьезную операцию (рак желудка и пищевода), плохо себя чувствовал, не мог есть и спать, был измучен болезнями и крайне несчастлив, но, тем не менее, продолжал работать над книжкой. К сожалению, даже телефонный звонок был для него крайне утомительным, не говоря уже о литературной работе.

Ушел из жизни замечательный человек и писатель, произведения которого читали не только любители фантастики, но вообще люди со светлыми головами, жаждущие знаний, пищи для воображения, важной тематики для размышлений и дискуссий. Мы будем помнить о нем.

(Яцек Инглет -- окончание)

Возвращаясь к Станиславу Лему, следует сказать, что он был одним из самых умных «данников» в польской литературе того периода. Несмотря на официальные декларации относительно превосходства соцреализма над всеми иными видами литературы, он делал все возможное для того, чтобы избегнуть в своей практике непосредственного вовлечения в это передовое литературное направление. Примером может служить роман «Астронавты», написанный уже после щецинского съезда.

Основным сюжетным мотивом книги является международная экспедиция на Венеру, а не борьба нового со старым. Такой ход, впрочем, объясняется тем фактом, что «уже много лет прошло с тех пор, как пало последнее капиталистическое государство» (Stanisław Lem. “Astronauci”, "Czytelnik", Warszawa, 1951, s. 17), вследствие чего автор мог чествовать господствующую идеологию лишь немногочисленными вставками в высказывания героев, вроде такой: «эпоха эксплуатации, ненависти и борьбы наконец закончилась несколько десятков лет назад победой свободы и сотрудничества между народами» (Stanisław Lem. “Astronauci”, "Czytelnik", Warszawa, 1951, s. 44). Также симптоматичны некоторые ситуации, например тот факт, что все важнейшие научные центры находятся в Ленинграде или Берлине. В международном экипаже «Космократора» нет представителя США (и такого государства, судя по тексту романа, и вовсе не существует), а его замещает особа довольно-таки странного происхождения. «Мой дед, Ганнибал Смит, приехал в Советский Союз еще в 1948 году, но до конца дней тосковал по Америке, хотя ничего, кроме плохого, там не видел: он был коммунистом и негром – двойной грех, за который ему пришлось страдать» (Stanisław Lem. “Astronauci”, "Czytelnik", Warszawa, 1951, s. 107) – исповедуется пилот экспедиции, Роберт Смит. Это однако лишь единичные «украшения», функционирующие по принципу «цветочек на кожушочек», не оказывающие влияния на фантастико-приключенческое содержание книги.

Несомненно, наиболее будоражащим является как бы ненароком брошенный намек профессора Чандрасекара на то, что виновником гибели венерианской цивилизации может быть капитализм. «Разве это не машина посылала людей на войну – безумная, хаотично работающая машина общественного строя, капитализма?» (Stanisław Lem “Astronauci”, "Czytelnik", Warszawa, 1951, s. 333) -- спрашивает он. Эта по сути дела побочная реплика не удовлетворила рецензентов, требовавших от автора, чтобы он без обиняков заявил, что источником всякого зла в космосе является капитализм (Ср. Stanisław Bereś “Rozmowy ze Stanisławem Lemem”, WL, Kraków, 1987, s. 27).

Так же, хоть и несколько иначе, обстоят дела с первым сборником рассказов Станислава Лема «Sezam/Сезам». Сам автор считает этот том худшей из своих книг и не разрешает ее переиздавать (Ср. Stanisław Bereś “Rozmowy ze Stanisławem Lemem”, WL, Kraków, 1987, s. 27-28), что, по-моему, не совсем справедливо.

Откровенно говоря, единственное совершенно неудобоваримое произведение в этой книге – рассказ «Topolny i Czwiartek/Топольный и Чвяртек», и тот не столько из-за соцреализма, сколько из-за неумелого и схематичного повествования – дань социалистическому реализму в виде нареканий молодых польских физиков на американскую цензуру в этом контексте просто смешит.

Несколько бóльшую дань соцреализму приносит следующий рассказ, где мы имеем дело с классическим уже мотивом происков мирового империализма вокруг бактериологической войны с использованием насекомых в качестве носителей возбудителей болезни. Но и тут этот сюжетный мотив уходит на второй план, будучи заслоненным увлекательным рассказом о царстве белых муравьев. Кроме того, этот рассказ очень даже неплохо написан. Титульный рассказ – это по сути дела научно-популярное введение в кибернетику, хотя сам этот термин, являющийся измышлением буржуазной науки, в тексте, конечно же, не употребляется. Следующий рассказ: об американском профессоре, падающем жертвой изобретенной им машины правды, а также текст под названием «Hormon agatropowy/Агатропный гормон»: об острове, на котором гонят из кактуса эликсир любви к ближнему (жертвой эликсира падает в конце концов сам главный американский коммунистоед, министр обороны Даллес) – это ведь предвозвестники той характерной лемовской «хватки», которая полностью проявилась в «Дневнике, найденном в ванне» и «Футурологическом конгрессе». Также в «Сезаме» впервые появились фрагменты приключений Ийона Тихого, ставшего позднее одним из главных героев польской фантастики.

И последняя книга, замыкающая у Лема этап приношения дани социалистическому реализму, это «Obłok Magellana/Магелланово облако».

И в этом случае автор, как и в «Астронавтах», «увернулся» от классовой борьбы, перенося действие романа в далекое будущее, спустя многие века после окончательной победы коммунизма. Написанная в начале книги идиллическая картина радует глаз: Земля уверенно ступает по дороге научно-технического прогресса, нет ни границ, ни народностей, каждый занимается тем, что ему по душе, но эти занятия всегда сообразуются с разумом и логикой и к тому же общественно полезны. От частной собственности нет и помина, общественное достояние столь велико, что каждому хватает, а разнузданное потребительство давно уже не в чести. Все это, однако, лишь фон, на котором разворачивается главный сюжет: рассказ о земной экспедиции, летящей в сторону созвездия Центавра на гигантском космическом корабле «Гея»; и этот рассказ тут и там уснащается соцреалистическими вставками, количество которых, сожалению, значительно превышает количество подобных вставок в «Астронавтах». Даже беглое прочтение позволяет выявить три главные вставки такого типа. Первая – это сказка Калларлы об атлантах – жутких людях, живших некогда на Земле и мечтавших об уничтожении другой половины мира, высвободившейся из-под их власти. «Они накапливали с этой целью яды, радиоактивные и взрывчатые вещества, при помощи которых можно было бы отравить воздух и воду» (Stanisław Lem “Obłok Magellana”. "Iskry", Warszawa, 1956, s. 235). Всем этим должна была заняться специально построенная машина, называемая Автоматом Тюринга или просто Тюрингом, которая, вместо того, чтобы ответить на вопрос одного из атлантов: «Зачем мы живем?», разражается демоническим смехом – и вот сам этот смех, надо сказать, как-то совершенно не соцреалистичен.

Вторая вставка такого рода – эта рассказанная Тер Хааром для отрезвления и ободрения готовой взбунтоваться команды история о жившем некогда в прошлом человеке по имени Мартин. «Мартин был, однако, человеком, а не машиной, у него были родители, брат, любимая девушка. Он понимал, что отвечает за всех людей на Земле, за судьбу тех, кого убивают, и тех, кто убивает, за близких и далеких. Такие люди назывались тогда коммунистами» (Stanisław Lem. “Obłok Magellana”. "Iskry", Warszawa, 1956, s. 273). Ну, тут все ясно.

Мы возвращаемся к страшным атлантам, когда экипаж «Геи» натыкается в созвездии Центавра на затерявшуюся в космическом пространстве американскую военную станцию, битком набитую урановыми и бактериологическими бомбами. Оказывается, что она была построена в конце ХХ века и, сойдя из-за каких-то неполадок с околоземной орбиты, прилетела аж сюда. Посетивших станцию астронавтов более всего прочего поражают развешанные на ее стенах постеры из «Плэйбоя», что свидетельствует о том, что грядущий коммунизм будет таким же пуританским, как и сталинский. Сам заплутавший спутник тем более мерзок, что вдобавок ко всему прочему заражает своими вирусами одного из членов экипажа «Геи».

Кроме этих историй в тексте можно найти и другие, более мелкие, вроде того, например, что астронавтам случается ни с того ни с сего спеть на собрании «Интернационал», а буржуазная как-никак кибернетика называется механоэвристикой. Но, тем не менее, нужно отчетливо указать, что главное ударение поставлено на чем-то другом: на космическом полете и его технических и психологических обусловленностях. Образы героев выразительные, показанные в развитии, психологически достоверные. В книге во всей своей полноте проявляется повествовательный талант Лема, благодаря чему «Магелланово облако» является действительно лучшей научно-фантастической книгой того периода.

Другая космическая эпопея, показывающая путешествие к созвездию Центавра, это роман Кшиштофа Боруня и Анджея Трепки «Загубленное будущее», впервые напечатанный отдельным книжным изданием в 1954 году. Но сколь же разительно отличается ее стиль от стиля лемовской эпопеи!

К указанной звездной системе летит американский космический корабль «Целестия» с примерно пятью тысячами людей на борту. Они составляют общество, разделенное на три класса: негров, «серых» и «праведников». Нетрудно заметить, что это перенесенная в космос структура Соединенных Штатов, тем более что во главе ее стоит президент, некий Саммерсон. Хуже всех прочих живется, конечно, неграм. «Бог сотворил людей по Своему образу и подобию, дабы они послушны были установленной по Его милостивому соизволению государственной власти и жили счастливо на “Целестии”. А дабы помочь в трудах их, Он даровал им негров в рабство на вечные времена» (K. Boruń, A. Trepka “Zagubiona przyszłość”. "Iskry", Warszawa, 1954, s. 166) – так во всяком случае гласит распространяемая на «Целестии» Библия, подделанная «праведниками».

Библия объясняет также, откуда взялась, собственно, в космосе «Целестия». Оказывается, в незапамятном прошлом Землю захватили существа, называемые «красными дьяволами». Бог, однако, не оставил Своими заботами «праведников» и наказал им построить корабль, на котором они смогут долететь до Ювенты – чудесной планеты в созвездии Центавра, обещанной Им «праведникам» во владение. Нетрудно усмотреть в этой истории искаженную версию мифа о Ное.

Итак, обитатели «Целестии» имеют фальсифицированное прошлое и живут в авторитарном государстве, только вот авторитаризм этот какой-то странный, поскольку на борту работает независимая от государства телестанция – то есть существует свобода информации; а среди «праведников» действует официально дозволенная оппозиция, вследствие чего догадывающийся о фальсификации философ Хосдилер живет на воле, хоть и лишенный государственной материальной поддержки. Позже, однако, авторы, спохватившись, вводят в роман образ другого ученого, Розенталя, уничтоженного Саммерсоном. Президент, впрочем, по мере развития сюжета набирает все больше и больше демонических черт.

К счастью, не все на «Целестии» так плохо, поскольку среди «серых» действует организация «несгибаемых», нечто вроде предшественника коммунистической партии – ведь от диалектики нельзя вот так вот попросту улететь в космос. Вдобавок к этому к «Целестии» приближается космический корабль «Астроболид», в котором летят «красные дьяволы»…

Другим достойным внимания соцреалистическим мотивом является образ главного героя – правительственного конструктора Крука, иллюстрирующий тезу о непременности показа героев в их эволюции от негатива к позитиву. Вот и Крук, хоть он и имеет правильное происхождение (из «серых»), занимает важный пост в технической администрации, а кроме того облечен доверием президента – тот поручает ему выполнение архиважного задания: перестройки дезинтеграционных двигателей в оружие, способное уничтожить «Астроболид». Крук, однако, частично сам, частично по наводке «несгибаемых», докапывается до истины и переходит на сторону последних, учиняющих открытый бунт. Бунт этот имеет все признаки социальной революции – то есть «праведников» настигает то, от чего они в свое время сбежали с Земли.

Революция одерживает победу благодаря братской помощи экипажа «Астроболида», который составляют ученые, также направляющиеся к созвездию Центавра. Новые власти проводят референдум (определенно нечто знакомое) в результате которого решают повернуть «Целестию» носом к Земле.

«Загубленное будущее» в версии 1954 года – это плоть от плоти соцреализма, в этом нет ни малейшего сомнения. На это указывает стилистика, настроенная на показ в исключительно черном цвете правящих структур и сочувствие судьбе угнетенных «серых» (белых рабочих) и негров. Кроме эволюционирующего под диктовку авторов Крука, все действующие лица статичные, плоские, мотивированные банальностями – «праведники» думают только о деньгах, а «несгибаемые» -- лишь о счастье рода человеческого. Откровенно говоря, все вышеназванные «ошибки и недостатки» тогдашней литературы собраны в романе Боруня и Трепки в единое целое, словно солнечные лучи в двояковыпуклой линзе. Мотив космического путешествия оказался у них вытесненным на периферию мотивом классовых и политических состязаний. Этим авторы, сами того не желая, предвозвестили жанр social fiction – давайте вспомним хотя бы «Без остановки» Брайана Олдисса или «Сонных победителей» Марека Орамуса.

Во втором, исправленном в 1957 году, издании авторы объясняют в приложенной к тексту справке, что версия 1954 года является результатом редакционных правок. По их словам, лишь это, второе, издание сближено с авторским текстом. И действительно, в книге кое-что исправлено с целью ослабления соцреалистической едкости романа. Прежде всего, в рассказах об исповедуемой на «Целестии» религии Бог заменен на Владыку Космоса, что несколько притупило их антирелигиозную остроту. Произведены также некоторые стилистические изменения, например там, где в версии 1954 года имеем «темное грязное стадо» и «черно-белое стадо» (так Саммерсон отзывается о «серых» и неграх) во втором издании напечатана лишь «темная толпа». Несколько изменен также сюжет, новый вариант допускает в какой-то момент коалицию «несгибаемых» с частью врагов Саммерсона из стана «праведников». Эти изменения, однако, не затрагивают соцреалистических корней романа.

И здесь вроде бы можно поставить точку – в 1955 году начался постепенный демонтаж соцреализма, а в следующем году этот процесс обрел лавинообразный характер. Наконец-то было признано, что постулированную модель литературы невозможно внедрить – чем точнее следуют писатели канону, тем кошмарнее получаются книжки. И это никого не должно удивлять, потому что соцреализм был с самого начала внутренне противоречивой идеей. Его вдохновители и теоретики, предлагая крайне жесткую модель, в то же время требовали творить в ней целые вселенные новой литературы. Это напоминало стремление залить океан в купальную ванну. Навязывая схемы, они в то же время поносили результаты строгого им следования. Не удивительно, что эта искусственная конструкция в конце концов разлетелась вдребезги.

Вместе с прочей литературой изменялась и фантастика. Избавившись от необходимости поклонения соцреалистическому идолу, она наткнулась на новые проблемы. Станислав Лем писал об этом так: «Я не настаиваю на будущем, как на рае с золотыми вратами, ведущими к вечному счастью, и в космонавтике не вижу панацеи на все людские заботы. Технология, не будучи ключом к вратам рая, не может быть также источником сомнений (…) Технология ставит существенные вопросы – не метафизические, но очень конкретные, требующие мысленной работы и отважных решений – но об этом как-нибудь в другой раз» (Stanisław Lem “Obrona pisarza”. "Życie Literackie", nr 6/1956). В польской научной фантастике начиналась «эра Лема».

И лишь одно заставляет задуматься – что побуждало людей к участию в этом политическом безумии? На сколько это было вопросом чистой веры, идеологического обольщения, коньюнктуральной уступчивости или расчетливо ведущейся игры на выживание? Сегодня мы не сумеем уже определить, кто под каким натиском поддавался, сколько в этой уступчивости было обыкновенного страха и сколько преклонения. Таинственной мглы, окутывающей те времена, сквозь которую я попытался на миг проникнуть лишь на маленький участочек литературы, нам, рожденным и живущим много позже этих событий, никогда не удастся окончательно рассеять. Вот что на самом деле думал Лем, когда писал следующее: «Великое, прекрасное, счастливое коммунистическое общество еще только рождается. (…) Дорога трудна, но мы наверняка ею дойдем. Направление укажет новый, пятилетний план Советского Союза» (Stanisław Lem “Technika a wyzwolenie człowieka. W świetle wielkiego planu”. "Nowa Kultura", nr 41/1952)? И что это -- так и есть на самом деле? Или так будет? Простите, но я в это не верю.

P.S. Хочу особо выразить свою благодарность пану Яцеку Изворскому за помощь в сборе материалов для этой статьи.

6. В рубрике «Из польской фантастики» размещен текст Кшиштофа Боруня/Krzysztof Boruń «Wiedźma/Ведьма». Это фрагмент романа «Jasnowidzeniа inżyniera Szarka/Ясновидения инженера Шарека», планировавшегося к изданию в 1989 году, но в конечном счете вышедшего из печати в 1990 году. Иллюстрации ВЕСЛАВА ЮРЕВИЧА/Wieslaw Jurewicz.

Ни этот фрагмент, ни сам роман на русский язык не переводились. Карточка романа находится здесь. Почитать об авторе можно на ФАНТЛАБе тут Читатели журнала уже встречались с Борунем на его страницах – в № 8/1984 было напечатано взятое у него интервью. Перевод интервью и относительно подробный биобиблиографический очерк о писателе можно найти в этом блоге среди материалов обсуждения указанного номера.

(Окончание следует)

Вернувшись к повестям «Восьмой круг ада» и «Грань бессмертия», следует сказать, что они, хоть и позиционировались в СССР как антирелигиозные, таковыми на самом деле не были. Вот антиклерикализма в них действительно хватало.

А что касается веры… Борунь с 12-летнего возраста считал себя атеистом, но никогда не относился к рангу воинствующих в этом убеждении. И он никогда не отождествлял атеизма с марксизмом, как, впрочем, и католицизма с патриотизмом. А под конец жизни пришел к выводу, что Бог, однако, все-таки существует. Своеобразным результатом этих… ну, скажем так – духовных исканий явились две последние его книги: «В мире привидений и медиумов. Спор о духах/W świecie zjaw i mediów. Spór o duchy» (1996) и «На краю потустороннего мира. Споры о духах продолжаются/Na krawiędzi zaświtów. Spóry o duchy ciąg dalszy» (1999).

Их трудно назвать научно-популярными, уж больно неоднозначны в научной и прочей трактовке поднятые в них темы: жизнь после смерти, реинкарнация, добрые и злые духи (ангелы и черти), прогностика с использованием пророчеств, ясновидение и предсказание будущего, чудеса самоизлечения, признанные католической церковью чудеса. Он пытается разобраться во всем этом, опираясь на современные достижения психологии и психофизиологию. Предсказания и откровения анализируются им с учетом современной им общественно-политической обстановки. При этом он говорит о том, что некоторые хорошо документированные явления этого рода, вероятно никогда не найдут научного подтверждения, но не педалирует это как утверждение, а оснащает каждый раздел книги краткими комментариями, исходящими из уст исследователя-скептика, католического и протестантского теологов, буддиста и индуиста, оккультиста и спиритиста.

Мой очерк о Кшиштофе Боруне близится к концу, и прежде чем завершить его на грустной ноте, я хочу сказать, что вообще-то Боруню ничто человеческое было не чуждо. Он был женат и прожил в добром согласии с супругой, Марией Борунь (в девичестве Сташевской/Maria Staszewska) более полувека – до самой своей смерти. Вот они на фотографии -- не иначе доченька фотографировала.

А здесь он с дочерью.

Их дочь Катажина (ныне Борунь-Ягодзиньска/Katarzyna Boruń-Jagodzińska) (род. 1956), замечательная поэтесса, переводчица с чешского и словацкого, журналистка – родила Боруню внуков, с которыми он успел вдоволь повозиться. Она чтит память отца, и многие из представленных здесь фотодокументов происходят из ее домашнего архива. Вот еще одна фотография с Полкона – 2013, где она с книгами отца и их издателем.

По ее словам, Борунь любил и умел мастерить, во всяком случае, очень многое в их летнем домике в Залесье сделано его руками. Борунь любил рисовать и писать красками. Я в начале очерка показал его детские «творческие достижения», а ведь он занимался этим до конца своих дней, хотя нигде и не выставлялся.

Ну и, чтобы не быть голословным, вот его живописное полотно 1947 года, называется «Триумф войны».

Вот тщательно разработанный «Лучемет» (1961).

А это залихватская зарисовка, которая называется «Конец вселенной» (1990).

И еще одна – тех же лет.

Ну и еще одна, "Ангел-хранитель", не поддающаяся, увы, датировке.

Дочь вспоминает, что иногда, работая над книгой, он сначала зарисовывал то, что возникало в его воображении, а уж затем брался за словесное описание. А вообще он хорошо разбирался в изобразительном искусстве, а из художников выше всех остальных ставил сюрреалистов.

Был заядлым меломаном. Даже написал (вместе с Анджеем Тульчиньским/Andrzej Tulczyński) либретто «кибернетического мюзикла» «Изгнание из рая/Wygnanie z raju». Музыку написали Ежи Абратовский/Jerzy Abratowski и Кшиштоф Комеда/Krzysztof Komeda. Мюзикл был поставлен в Музыкальном театре города Гдыня в 1969 году, но вскоре сошел со сцены – не без натиска со стороны цензуры.

Борунь писал также сценарии радиоспектаклей и телеспектаклей(«Человек из мглы», «Алги», «Cogito, ergo sum», «Прежде чем умру/Zanim umrę»). Из них лишь «Алги» промелькнули как-то на экране.

Ну а здесь он с младшими коллегами по цеху: Висьневским-Снергом, Зайделем, Паровским.

Кшиштоф Борунь умер 22 мая 2000 года. «Поздно выявленный рак, излишнее доверие к медицине» -- по словам дочери. Да покоится он с миром. Пусть земля будет ему пухом. Хороший он был человек.